Она была слишком хорошим игроком, чтобы тратить время на пустопорожние пререкания и уговоры. Весь ее талант и изобретательность направлены сейчас на достижение одной цели — не допустить моего отъезда.
— Я скоро умру, Эмма, — произнес я, бросив взгляд на часы: без семи минут девять. Я хотел сообщить ей о том, что она умрет вместе со мной, но это надо будет сделать позднее. Я чувствовал, что не смогу удерживать ее насильно, если она в панике попытается спастись. Я хотел увидеть ее полный ужаса взгляд.
— Мое решение окончательное и пересмотру не подлежит. Но я должен сделать тебе одно признание, признание, которое касается непосредственно тебя…
Мне показалось, что она стала таять у меня на глазах. Возможно, ей в голову уже пришла страшная догадка. Видимо, все можно было прочитать на моем лице.
— Что такое?
Я улыбнулся.
— Еще не подошло время сказать тебе об этом.
Нам оставалось жить четыре минуты. Мне это казалось целой вечностью, которая гораздо длиннее сорока пяти лет, уже проведенных мною на этой нелепой планете.
Четыре долгие минуты, чтобы вдыхать в себя жизнь полной грудью, впитывать ее всеми порами. Четыре долгие минуты, чтобы насладиться изменениями, которые произойдут в ней от ужаса. Четыре минуты, чтобы научиться умирать…
— Жеф, мне страшно!
— Именно этого я и добивался!
Она вновь вскочила, и снова я окриком заставил ее сесть.
— Что вы затеяли?
— Нечто достойное, на мой взгляд, твоих собственных затей!
— Почему вы опять бросили взгляд на часы, Жеф? Я хочу знать! Я требую, чтобы вы мне сказали! Я…
— Замолчи и давай немного сосредоточимся.
— Почему я должна это делать? Что все это значит? Немедленно объясните!
Большая стрелка часов показывала без двух минут девять… Две минуты!.. Нет, надо еще чуть-чуть подождать…
— Потерпи немного, скоро узнаешь.
— Вы издеваетесь надо мной! Вы сошли с ума!
— Нет, все гораздо проще: я принимаю все, ты понимаешь? Я все принимаю! Мои несчастья, твое убийство, твой обман!
Она вскричала:
— Мой обман?!
— Да, Эмма. Я принимаю и месье Гино вместе с его смазливой рожей хлыща.
В тот же момент она преобразилась, вновь превратившись в чистую, полную достоинства женщину, какой я ее поначалу считал.
— Господи, да это же недоразумение, Жеф! Почему вы сказали, что вам все известно?
Я почувствовал, как ледяной холод сдавил мне сердце. Взгляд Эммы обволакивал меня, и в нем я увидел истину. ИСТИНУ!
— Хоть ты и вообразил себе, что знаешь все, я тем не менее должна тебе сообщить: Эрве мой брат!
Я словно получил удар в солнечное сплетение, утратив способность воспринимать ее дальнейшие слова.
— Мы были оторваны друг от друга после моего замужества из-за Медины, который постарался создать вакуум вокруг меня. Эрве приехал на похороны Фернана. Он только что отслужил в армии, был неустроен.
— Твой брат, — как завороженный, повторял я жалобным голосом. Я обращал свою жалобу к небесам…
— Если быть точнее, мой сводный брат по матери. Ее вторым мужем стал человек по фамилии Гино. Может быть, вы хотите, чтобы я показала вам наши семейные документы? Могу принести, они где-то наверху.
Ноздри женщины раздувались, в глазах стояли слезы.
— Бедный мой Жеф! Каким же несчастным вы, должно быть, себя почувствовали, когда увидели меня в обществе Гино. А я никак не решалась вам о нем рассказать. Нам было так хорошо вдвоем, я боялась все испортить.
— Да уж, настолько хорошо, что ты уходила каждый вечер.
Я отчаянно цеплялся за последние оставшиеся у меня в руках факты. Мне необходимо было любой ценой убедить самого себя в ее виновности.
— Все молодые женщины рано или поздно испытывают искушение жизнью. Не избежала этого и я. Но люблю я только вас и лишь рядом с вами чувствую себя хорошо. А с сегодняшнего дня я больше никуда не буду уходить по вечерам, любовь моя, вот увидите…
— Эмма, — завопил я, — ради всего святого, беги скорее, здесь…
Едва раздался бой часов в холле, я подскочил, как последний трус. Смерть своей костлявой рукой уже стучалась в наш дом. Я слишком долго играл с ней и теперь не желал ее прихода.
Добежав до двери, я нашел в себе силы остановиться и обернуться. Эмма, ничего не понимая, смотрела мне вслед, сложив руки на столе.
— Эмма, Бога ради, скорее! Сейчас будет…
В это мгновение все исчезло в грохоте и огне.
Эпилог
Несколько дней я провел в клинике, несколько месяцев — в тюрьме. Из-за так называемого «покушения» у судей не поднялась рука упрятать меня за решетку по политическим мотивам на более продолжительный срок.
Выйдя на свободу после прекращения судебного дела, я пошел на кладбище, чтобы навестить ее. Эмму похоронили в земле, которая долгое время была пустырем, прежде чем ее присоединили к старому кладбищу. Могилы были в основном новые. Оставалось еще много свободного пространства, тут и там пролегали аллеи геометрически правильной формы.
Ее могила показалась мне гораздо меньше, чем другие. На памятнике были выгравированы две даты: рождения и смерти. Вторую дату определил для нее я. Черные буквы поблескивали, словно загадочные насекомые.
Я явился не для того, чтобы плакать или молиться. Мне было необходимо убедиться и до конца осознать, что Эммы больше нет.
Некоторое время я смотрел на белый камень с высеченными на нем черными буквами, после чего ушел с надеждой, что на свете еще остались люди, способные возненавидеть меня настолько, чтобы забрать то, что еще оставалось мне в жизни.
Глаза, чтобы плакать
(Пер. с фр. Л. Яркиной)
Грегуару ЛEKЛO.
С уважением
Ф.Д.
У меня остались лишь глаза, чтобы плакать.
Народная поговорка
Чтобы долго оплакивать нашу полную трагедий историю…
Шарль Пеги
Часть I
1
— Кстати, а какой у вас рост?
Я поднял глаза на помрежа, пытаясь проникнуть в тайный смысл его слов. Когда ты всего лишь статист, от подобных вопросов на засыпку частенько зависит, будет у тебя бифштекс на ужин или придется лечь спать на пустой желудок. Я решил схитрить и сделал вид, что пропустил вопрос мимо ушей в силу его крайней малозначительности.
— Так все же, хотя бы приблизительно? — продолжал настаивать человек, от которого зависела моя судьба. Это был высокий блондин неопределенного возраста с плоским лицом, блинообразность которого усиливали большие очки в золотой оправе. Он производил впечатление человека, который хоть и не слишком верит в кинематограф, однако старается добросовестно выполнять свои обязанности.
— Приблизительно метр семьдесят пять.
— Я так и знал, — разочарованно протянул помреж. — Вы слишком низкого роста.
Его слова, прозвучавшие как приговор, хлыстом прошлись по моему болезненному самолюбию и пустому животу.
— Как низкого роста?! Кого же вам надо, Атланта?
— Не надо утрировать, просто присланная модельером форма предполагает, что гвардеец должен быть не ниже метра восьмидесяти.
— Но ведь можно подогнать костюм?
— Модельер запрещает нам портить его образцы.
Мне следовало бы отступиться, чтобы не будить в помреже зверя и не заработать репутацию надоеды, с которой в этом проклятом ремесле нечего будет делать. Голод, однако, заглушил во мне голос рассудка.
— Послушайте, может быть, мне следует сначала примерить вашу чертову форму?..
— Не стоит труда.
— Но на глаз трудно определить… Костюм включает сапоги?
— Да, только…
— В таком случае, даже если брюки слишком длинные, ничего не будет заметно! Ведь я их заправлю в сапоги!
Помреж взорвался:
— А рукава?! Вы их тоже заправите в сапоги?!
От его вопля я почувствовал почти физическую боль.
— Не орите так, месье, от вас разит чесноком, в чем нельзя упрекнуть меня, так как вот уже два дня я могу позволить себе на обед лишь чашку кофе со сливками…
Он молча величественным жестом указал мне на дверь. Бить на жалость было бесполезно. За день перед глазами этого мученика кинематографа проходило столько нищих, жаждущих заработать на кусок хлеба, что один их вид вызывал у него в буквальном смысле несварение желудка.
Несолоно хлебавши я направился к двери, но в этот момент на пороге появилась Люсия Меррер. Великая актриса. Я намеренно не употребляю затертого слова «звезда» по отношению к женщине, талант которой слишком велик, чтобы определяться расхожими ярлыками.
Я был уже не новичок в кино и мелькал на заднем плане десятка глуповатых фильмов, но до сих пор мне не выпадало счастья видеть ее живьем. Годы отметили великую актрису сильнее, чем я предполагал. Если на экране она выглядела сорокалетней, то сейчас ей можно было дать по крайней мере на пятнадцать лет больше. Лицо актрисы покрывал толстый слой грима. Чтобы не запачкать лиф платья, она подложила под подбородок розовую бумажную салфетку. Поверх костюма для съемок актриса накинула огромный шерстяной жакет, делавший ее похожей на американского летчика.
